Нинель Бережная: «Наука не терпит фальши»

Уже несколько лет я знакома с Нинель Михайловной Бережной и каждый раз, общаясь с ней, не перестаю удивляться ее интеллигентности, энергичности, женскому обаянию и одновременно бескомпромиссности и жесткости, которые так гармонично сочетаются в одном

Уже несколько лет я знакома с Нинель Михайловной Бережной и каждый раз, общаясь с ней, не перестаю удивляться ее интеллигентности, энергичности, женскому обаянию и одновременно бескомпромиссности и жесткости, которые так гармонично сочетаются в одном человеке.

Она принадлежит к особой когорте людей, которых можно любить или ненавидеть – за прямоту, неумение преклоняться, нежелание выдавать черное за белое. Собственно говоря, заведующая лабораторией иммунологии и аллергологии Института экспериментальной патологии, онкологии и радиологии им. Р.Е. Кавецкого НАН Украины, доктор медицинских наук, профессор Нинель Михайловна Бережная такого правила и придерживается.

– Нинель Михайловна, мешала вам бескомпромиссность в научной деятельности или, наоборот, помогала?

– Если бы моя прямота имела ощутимые негативные последствия, и я стала бы другой. Но, слава Богу, этого не произошло. Во мне заложены черты характера отца и мамы, которые были такими же прямолинейными людьми. Даже 14 лет лагерей совершенно не изменили моего отца: он всегда говорил то, что думал. Моя мама совершенно не умела улыбаться несимпатичным ей людям. Она не конфликтовала с ними, но никогда не говорила им приятных слов. В отношении же моей бескомпромиссности... Я глубоко убеждена, когда касается попирания каких-то принципов, убеждений, нельзя оставаться равнодушным. Если сегодня принципы нарушены по отношению к другому человеку, завтра могут аналогично поступить с тобой. Позиция – если я промолчу, то это меня не коснется – ложная.

Неля Бережная видела себя журналистом, собиралась поступать в Киевский университет. Она прекрасно писала школьные сочинения и была уверена, что журналистика – удачный выбор будущей профессии. Поступая в мединститут, она получила по всем предметам пятерки, только по химии – тройку. Экзаменатор сказала абитуриентке: «Девушка, может, вам поступать на факультет журналистики? Вы хорошо излагаете материал, но совсем не знаете химию». В результате, по баллам на лечебный факультет мединститута Н.М. Бережная не прошла, о чем с большой радостью и объявила дома. Иван Антонович на это отреагировал так: «Этот вопрос мы решим». С огромным огорчением Неля, придя через несколько дней в институт, увидела свою фамилию в дополнительных списках поступивших.

Приходом в медицину вы обязаны родителям или сложившимся обстоятельствам?

– Скорее, обстоятельствам. Мое поступление в медицинский вуз – просто случай. Ни папа, ни мама, ни дедушка, ни бабушка, словом, никто в нашем роду врачами не были. Папа был очень хорошим агрономом, но в основном, имел дело с сельскохозяйственной техникой, мама – экономистом.

Я очень рано лишилась отца. В печальные 30-е годы его арестовали. Потом мы получили бумагу о реабилитации отца и две тысячи рублей в качестве компенсации за моральный ущерб. Но еще раньше мы узнали о том, что отца нет в живых. Мама в последующем вышла замуж за изумительного человека, в высшей степени образованного, интеллигентного, с тонким юмором, которому я обязана многими своими качествами. В частности, любовью к книгам, поскольку он был страстным книголюбом, у нас в доме была большая библиотека. Мой отчим, Иван Антонович Чабан, тоже не имел никакого отношения к медицине, он был экономистом. Ему я обязана моим приходом в медицину. Он меня насильно заставил поступать в мединститут.

Первые полгода учебы я вспоминаю, как страшный сон. Я совершенно не переносила «анатомку», похудела, побледнела, стала плохо кушать. На семейном совете Иван Антонович мне сказал: «Неля, возможно, я совершил ошибку, направив тебя не в то учебное заведение. Но я готов признать ее, и сделаю все возможное, чтобы перевести тебя в университет». Но я с присущим моему характеру упрямством ответила: «Нет уж, коль вы заставили меня пойти в медицину, здесь я и останусь. Другое дело – что из этого получится». Первый курс я окончила с удовлетворительными оценками из-за больших проблем с анатомией. На следующих курсах училась хорошо, даже выбилась в отличницы, серьезно увлеклась патофизиологией и продолжаю увлекаться ею всю жизнь.

На четвертом курсе молодая студентка пришла в кружок по акушерству и гинекологии к знаменитому профессору Александру Юдимовичу Лурье, который в то время был главным специалистом МЗ по акушерству и гинекологии. Профессор был знаменит не только, как специалист, но и своей забывчивостью на лица. Например, в коридоре, встретив только что экзаменовавшуюся у него студентку, он спрашивал: «Мне знакомо твое лицо. Ты у меня случайно не рожала?». К Нинель Бережной он относился очень тепло, называл ее Нели. На кафедре акушерства и гинекологии Нинель Михайловна прошла специализацию, активно работала в кружке, дежурила по ночам.

– В связи с тем, что на первых двух курсах я имела тройки по химии, чтобы получить красный диплом, председатель экзаменационной госкомиссии, профессор Н.И. Зазыбин предложил мне пересдать этот предмет. На что я ему сказала: «Николай Иванович, даже если мне скажут, что я вообще не получу диплома, химию пересдавать не буду». Красный диплом я, конечно, не получила. Но самым обидным, признаюсь честно, было то, что я так и не освоила в свое время такой удивительный и интересный предмет, как биохимию.

Кафедра акушерства и гинекологии рекомендовала Нинель Бережную на научную работу, но все сложилось иначе. На место в клинической ординатуре, куда А.Ю. Лурье предполагал ее взять, прислали другого человека. Будущая научная деятельность Н. Бережной оказалась под большим вопросом.

С просьбой о трудоустройстве Нинель Михайловна решила обратиться к министру здравоохранения Льву Ивановичу Медведю, с которым у ее отчима в свое время были добрые отношения. И она получила направление в Институт экспериментальной биологии и патологии им. А.А. Богомольца, в лабораторию, возглавляемую профессором Ю.И. Спасокукоцким.

– Это был институт с блистательными традициями, заложенными в свое время академиком Александром Александровичем Богомольцем. Институт, в котором работали интереснейшие ученые, внесшие большой вклад в отечественную науку, имена многих из них были известны далеко за пределами Украины. Проработав в нем около года, науки, как таковой, я не увидела, потому что мой приход совпал с тяжелым периодом, когда начались гонения на учение А.А. Богомольца, его сподвижников и учеников. Идеи великого ученого признали реакционными, их противопоставляли учению И.И. Павлова, хотя научных конфликтов у них никогда не было.

Я увидела теневую сторону науки, увидела, как легко можно уничтожить человека, какие варварские методы при этом применяются, как рушится все, что до этого казалось незыблемым и достоверным, как в этом уничтожении участвуют так называемые ученые. Результат оказался плачевным – ликвидировали два научно-исследовательских института – Институт экспериментальной биологии и патологии, который возглавлял профессор Олег Александрович Богомолец, и Институт клинической физиологии, руководимый академиком Ростиславом Евгеньевичем Кавецким. Эта поистине черная страница в науке навсегда осталась ярким воспоминанием моей жизни.

К 100-летию со дня рождения академика А.А. Богомольца меня попросили написать о нем статью, о его учении реактивности. Я перечитала его труды. Питая к нему огромное уважение, помня, как опорочили его учение, я и сегодня, хотя никогда в жизни его не видела, на вопрос о том, кто был моим учителем, отвечаю – в жизни и в науке им всегда был и остается академик Александр Александрович Богомолец.

От Института экспериментальной биологии и патологии осталась единственная лаборатория, сохранившаяся только потому, что там занимались разработкой антиретикулярной цитотоксической сыворотки (АЦС). Возглавлял лабораторию Павел Дорофеевич Марчук, старшим научным сотрудником у него была ученица Богомольца – Софья Абрамовна Король, мудрейшая женщина, которую я считала духовной матерью. Лаборатория вместе с двумя старыми лошадьми, продуцентами АЦС была переведена в БАК-институт (ныне – Институт эпидемиологии и инфекционных заболеваний им. Л.В. Громашевского АМН Украины). Сюда же перешла работать и Нинель Михайловна Бережная.

– Вам посчастливилось работать в Институте с заместителем директора по науке Львом Васильевичем Громашевским. Расскажите о нем, пожалуйста.

– Работа со Львом Васильевичем Громашевским – одно из ярких впечатлений моей жизни. К иммунологии он не имел никакого отношения, был классическим эпидемиологом. Собственно говоря, Л.В. Громашевский и создал эту науку, он ушел, и современная эпидемиология сегодня замкнулась на уровне санэпидстанций. Будучи всемирно известным специалистом, Лев Васильевич не боялся показать себя несведущим в чем-то. Он мог постучать ко мне в кабинет и сказать: «Нинель Михайловна, когда вы будете свободны, зайдите, пожалуйста, ко мне. Я читаю ваш отчет и многого не понимаю. Хотелось бы обсудить с вами непонятные моменты».

Громашевский был не только прекрасным ученым, он был очень красив, в него влюблялись все женщины. Пройти мимо его яркой внешности было просто невозможно. А в сочетании с яркими личностными качествами этот человек производил просто неотразимое впечатление.

Институтом тогда руководил Сергей Николаевич Терехов – человек кристальной честности и порядочности. В течение тридцати лет занимая должность директора огромного научно-исследовательского института, он не имел докторской диссертации и никогда ни в чем не пользовался своими возможностями как директор. Институт в бытность руководства С.Н. Тереховым находился на очень высоком научном уровне.

Поверьте, работать с такими людьми, общаться с ними было великим счастьем. То, что я сумела сохранить индивидуальность, а я – человек достаточно прямой, не умеющий заискивать – во многом заслуга этих людей, которые и сами были такими: они не подавляли личностные качества. При Сергее Николаевиче и Льве Васильевиче я проработала 20 лет, это была семья, где я была любимым ребенком.

Нинель Бережная считает, что ей всегда везло на хороших людей. Из Института эпидемиологии и инфекционных заболеваний она ушла только потому, что новый директор позволял себе непочтительно отзываться о предшественниках. И перешла в Институт проблем онкологии АН УССР, ныне – Институт экспериментальной патологии, онкологии и радиологии им. Р.Е. Кавецкого НАН Украины, где успешно занимается научной деятельностью уже 30 лет.

Впрочем, этому уходу предшествовал интересный эпизод. После утверждения ВАКом докторской диссертации Н.М. Бережная устроила прием. В числе приглашенных был и бывший директор института С.Н. Терехов, которому новоиспеченный доктор медицинских наук сказала: «Сергей Николаевич, ни одного человека, который был бы вам неприятен, в моем доме вы не увидите». На что тот, усмехнувшись, ответил: «А вы думаете я бы пришел, если хотя бы на секунду в этом усомнился?» Для нее это был один из самых больших комплиментов.

– Каково было состояние иммунологии в тот момент, когда вы начали ею заниматься?

– Спустя какое-то время после моего прихода в эту отрасль медицины ученые открыли явление иммунологической толерантности – это была настоящая революция. Современная иммунология и иммунология того времени – две совершенно разные науки, за сравнительно небольшой период времени иммунология претерпела огромные изменения, это – естественный ход событий. Практически все научные области, особенно биологические науки, во многом обязаны иммунологии, в которой были разработаны многие методы исследований, используемые в настоящее время в молекулярной биологии, генетике и в других науках. В свою очередь, генетика много дала иммунологии, эти две научные области сегодня успешно взаимодополняют друг друга, они неразделимы.

– На ваших глазах происходило становление иммунологии – прогресс и, думаю, регресс. Как вы оцениваете перспективы современной иммунологии?

– Я не буду оценивать иммунологию вообще, возьму онкоиммунологию. Я разделила бы ваш вопрос так: как развивается эта наука у нас и за рубежом. К огромному сожалению, успехи современной онкоиммунологии связаны только с зарубежными исследованиями. Их результаты, полученные в последние годы, позволяют по-новому взглянуть на «взаимоотношения» клеток иммунной системы организма и развивающейся злокачественной опухоли. Теперь мы точно знаем, что опухоль возникает не только потому, что иммунная система не в состоянии с ней справиться, – нередко она полноценна и очень активна. Дело в том, что опухоль располагает огромным количеством возможностей противостоять системе иммунитета. Изучив эти возможности, мы сможем ответить на вопрос, как правильно управлять этими сложными взаимоотношениями. Это, на мой взгляд, и есть главная задача онкоиммунологии будущего.

– Нинель Михайловна, но ведь вопрос о том, что клетки системы иммунитета могут стимулировать рост опухолевых клеток и участвовать в иммунной стимуляции, поднимался еще в 70-е годы?

– Совершенно верно, но ученые изучали, в основном, как система иммунитета борется с опухолью, а как она помогает развиваться опухоли и почему опухоль уходит из-под ее иммунологического контроля – эти вопросы не были предметом должного внимания. Почему? Да потому что, изучая их, нельзя было рассчитывать на быстрый результат. В исследовательской деятельности любой результат, даже отрицательный, – своего рода победа. Сейчас мы заканчиваем работу над книгой «Иммунология злокачественного роста», пишем заключительную третью часть, которая называется «Опухоль против организма». Эта часть оказалась самой сложной, поскольку приходится по крупицам собирать данные, чтобы обозначить проблему, решить которую предстоит молодому поколению ученых.

Существует еще один серьезный вопрос. Нередко высказывается мнение, что применение иммунологических методов исследования в любой области медицины – путь к решению многих вопросов. Но это не так, потому что существует система иммунитета с многообразием клеток, обладающих огромным цитотоксическим потенциалом, и существует опухоль с возможно еще большим потенциалом, которая активно этой системе противостоит. Каждая опухоль имеет свои особенности. Обобщить данные, полученные в эксперименте, экстраполировать их на все виды опухоли нельзя. Вот когда будет определено место иммунотерапии в применяемом в онкологии комплексе терапевтических и хирургических средств, прекратятся разговоры о том, что иммунология может решить все вопросы. Пока нет ни одного средства, которое можно было бы назвать универсальным.

– А используемые методы иммунологических исследований не устарели?

– Что касается методов иммунологических исследований, это – чрезвычайно сложный вопрос. Для украинских ученых он сложен вдвойне, поскольку любой метод требует очень больших затрат. Кроме того, информативность использования таких методов во многом зависит от того, какие из них, при какой патологии используются. Каждая патология требует применения тех методов, которые в точности отражают ее патогенез. К сожалению, сегодня мы сталкиваемся с тем, что при аллергологических, аутоиммунных, инфекционных заболеваниях, при первичных и вторичных иммунодефицитах применяют одни и те же методы иммунологических исследований. Оценка результатов исследования в большинстве случаев делается формально. С больных за все берут деньги, а диагнозы, которые им ставят, вызывают более чем удивление.

– Что вы имеете в виду?

– Мне приходилось нередко видеть заключения, которые делают клинические иммунологи. Они потрясают своей невежественностью. Например, не задумываясь, ставят диагноз вторичного иммунодефицита. Да мы бы все давно вымерли при таком их количестве! Нельзя забывать, что наша иммунная система обладает огромными компенсаторными возможностями. Там, где что-то снижается, вступают в силу механизмы, способные компенсировать это снижение. Именно эти механизмы мы часто и не изучаем. Основными критериями в таких случаях могут быть только состояние больного и принцип «не навреди».

– Такова ситуация только в Украине или во всех постсоветских государствах?

– К сожалению, то же самое наблюдается и в России. Меня часто приглашают выступать на конференциях, съездах, конгрессах по иммунологии в страны ближнего зарубежья, поэтому я могу судить о состоянии дел не понаслышке. За рубежом публикуют серьезные аналитические обзоры с оценкой информативности методов исследований. Например, известный американский ученый С. Розенберг, автор практически всех современных методов иммунотерапии рака, недавно опубликовал статью, в которой утверждает, что даже самый современный метод иммунологических исследований имеет ограничения. Становится очевидным, что однозначность трактовок результатов иммунологических исследований – путь, который не увенчается успехом.

Кроме иммунологии, я занимаюсь и аллергологией, так вот там ситуация не лучше. Лидерами в этой области стали люди, которые не всегда могут четко сформулировать основные задачи современной аллергологической науки. К сожалению, времена, когда Украина лидировала в изучении различных аспектов аллергии, прошли. Сейчас в Украине нет ни единой лаборатории, которая изучала бы механизмы формирования аллергических заболеваний.

– Нинель Михайловна, расскажите о достижениях, которые вами получены как в онкоиммунологии, так и в иммунологии аллергических заболеваний?

– Мне пришлось возглавить отдел, который занимался этими двумя одинаково сложными вопросами. Какому из них отдавать предпочтение, я не могу сказать и ныне, поскольку оба всегда были мне одинаково интересны. Что касается достижений, то они практически распределились равномерно. Определенные преимущества были у аллергологии. Мы имели клиническую базу – аллергологическое отделение в городской клинической больница № 8, которое возглавляла Тамара Арсентьевна Евсеева, прекрасный клиницист, не только удивительный доктор, но и исследователь. С ее именем связано становление аллергологии в Киеве и в других регионах страны. Работать с ней было очень интересно. После ее ухода я даже отдаленно не вижу равной ей замены. Это грустно.

Возвращаясь к достижениям, мне хотелось бы подчеркнуть, что как в онкологии, так и в аллергологии центром внимания было изучение в одном случае закономерностей формирования противоопухолевого иммунитета, в другом – механизмов развития аллергических заболеваний. Это были не рутинные исследования влияния определенных иммунотропных веществ на какие-то иммунологические показатели. Именно фундаментальная направленность давала возможность внедрять множество результатов исследований в клинику.

Так, при изучении иммунологии злокачественного роста нам впервые удалось показать, как формируется опухолево-ассоциированная супрессия – один из важнейших механизмов иммунологических изменений при раке. Благодаря ее изучению и влиянию на нее интерлейкина-2 нами впервые установлен такой принципиально важный факт: интерлейкин-2 является цитокином, который при определенных условиях может усиливать рост опухоли. Эти исследования позволили сформулировать важное положение о том, что этот медиатор бифункционален и может активировать функционально доминирующий клон клеток. Продолжая исследования в этом направлении, мы получили еще один, не менее важный и неожиданный факт. Опухолевые клетки экспрессируют рецепторы к интерлейкину-2 и могут использовать его для усиления собственного роста. Ранее на значительно меньшем материале этот факт был установлен в США. Угроза усиления роста опухоли потребовала разработки метода индивидуальной чувствительности не только к интерлейкину-2, но и к другим иммунотропным веществам. Такой метод был разработан и внедрен в клинику. Эти разработки стали возможны благодаря нашему сотрудничеству с Институтом онкологии АМН Украины, и я не могу не сказать, что это сотрудничество было и осталось эффективным и важным.

При изучении иммунологии злокачественного роста мы пришли к заключению, что во взаимодействии опухоли и системы иммунитета особенности опухолевых клеток имеют столь же важное значение, как и функциональная активность клеток иммунитета. Мы подтвердили это на различных моделях и показали, что закономерности, наблюдаемые на одной модели, не могут быть экстраполированы на другую. В настоящее время этот факт в онкоиммунологии подтверждается каждый день.

Что касается иммунологии аллергических заболеваний, несмотря на то, что механизмы формирования аллергии, ее патогенез давно и активно изучаются, многое остается неясным. Нам впервые удалось установить, что в патогенезе атопических аллергических заболеваний, наряду с другими, участвует такой механизм, как гиперреактивность В-лимфоцитов. Развитие этой гиперреактивности доказано на клеточном, субклеточном и молекулярном уровнях и имеет существенное значение для клинической аллергологии.

Как известно, основной медиатор аллергии – гистамин. Он же является мощнейшим эндогенным иммуномодулятором широкого спектра действия, поэтому для понимания развития аллергии важно было знать, как гистамин взаимодействует со своими рецепторами на различных клетках системы иммунитета и каким образом это взаимодействие регулируется на молекулярном уровне. Такие данные впервые были получены нами и имели большое значение для клиники. Не могу не сказать о достижениях, связанных с выяснением механизма действия глюкокортикоидов и их взаимодействия с клетками системы иммунитета у гормонозависимых больных. Эти исследования, имевшие фундаментальную направленность, были тесно связаны с клиникой, принесли много полезного для целесообразного назначения глюкокортикоидов пациентам.

Оба научные коллективы, занимающиеся этими направлениями, онкологией и аллергологией, были сильны. Они состояли из сотрудников, которым была присуща страсть поиска. Без этого, я глубоко уверена, истинного исследователя никогда не получится, это качество не могут заменить способности, сочетающиеся с безразличием. К большому сожалению, сегодня такое сочетание – не редкость.

– Это и есть то качество, которое должно быть присуще молодым специалистам, чтобы через некоторое время об отечественной иммунологии вновь заговорили?

– Да, молодым специалистам нужно хотеть познавать, находиться в постоянном поиске. К сожалению, такого желания у своих сотрудников я не наблюдаю.

Возможно, причина, которую они высказывают, и обоснована: сколько нам платят, так мы и работаем. Кто-то этот тезис произносит вслух, кто-то держит его в уме, но, с моей точки зрения, это не может быть оправданным, таким людям просто нужна другая работа. Конечно, среди молодежи есть ребята, которые читают, много знают, но их меньшинство. Практически все ученые 40-50 лет уехали за рубеж, а у тех, кто остался, это касается науки вообще, не только нашего института, научный потенциал, я считаю, во многих случаях оставляет желать лучшего. Большинство наших специалистов руководствуются принципом – поскорее защитить диссертацию. В 90% диссертационных работ используются методы рутинных иммунологических исследований, которые не несут никакой новой информации. Можно ли назвать их настоящими исследователями? Я считаю, что нет.

Сегодня в связи с плохим финансированием, отсутствием необходимого оборудования, дорогостоящих реактивов мы не можем провести одно, другое, третье исследование, а диссертация должна быть сделана честно, без фальши. Ученый должен показать, что полученные им данные представляют интерес для науки, обосновать, что они в определенной степени вписываются в ту или иную научную трактовку или опровергают ее. Пусть это направление сегодня не развивается, пусть это только неуверенные шаги, но, возможно, они окажутся полезными для науки в будущем? Думают ли об этом сегодня? Не всегда. У молодых ученых часто отсутствуют глубина знаний, свежесть идей, а главное – желание познавать новое.

– Я думаю, вы нередко вспоминаете людей, которые были в науке рядом с вами, своих учителей, у кого черпали знания и опыт.

– Да, таких людей много. Например, у меня было два консультанта докторской диссертации – профессора Евгений Иванович Чайка и Николай Никифорович Зайко. Профессора Е.И. Чайку я знала со студенческих лет, он читал лекции у нас в институте. Он принадлежит к числу немногих ученых, к мнению которых я, став зрелым в науке человеком, всегда прислушивалась. Я приходила к нему с диссертацией и дрожала так, как когда-то на экзамене. С профессором Н.Н. Зайко судьба меня свела позже, и я горжусь, что мы были друзьями. Николай Никифорович, человек мудрый, толковый, многому меня научил в жизни.

Очень теплые воспоминания у меня остались о профессоре Николае Николаевиче Сиротинине, поистине светлом человеке, далеком от интриг и инсинуаций. Дружеские отношения сложились у меня с профессором Олегом Александровичем Богомольцем, директором бывшего Института экспериментальной биологии и патологии им. А.А. Богомольца, мы сохранили их до последних дней его жизни. С большой теплотой я вспоминаю ученика А.А. Богомольца Павла Дорофеевича Марчука, который не был ученым такого масштаба, как, например, академик Р.Е. Кавецкий, но совершенно удивительным теплым человеком, который раскрывался далеко не перед всеми, потому многие его таким не знают.

Конечно, нельзя не вспомнить первого директора нашего Института, чье имя он теперь носит, – Ростислава Евгеньевича Кавецкого. На мой взгляд, к таким людям относиться без пиетета просто нельзя. Этот человек – удивительное сочетание образованности, мудрости, тонкого юмора, высочайшей интеллигентности. Его достойным последователем был профессор Вадим Григорьевич Пинчук, его ученик, сменивший Р.Е. Кавецкого на посту директора.

Конечно же, не могу не сказать об академике Рэме Викторовиче Петрове, который стоял у истоков иммунологии, которому мы обязаны развитием этой науки, и с которым у меня до сих пор сохраняются теплые дружеские отношения. Это – настоящий научный лидер. Ему принадлежит фраза: «Нужно уметь держать цель». И он умеет это делать. Очевидно, в этом – одна из причин его неизменного лидерства.

Я всегда буду помнить Владимира Вениаминовича Фролькиса – человека, обладавшего сочетанием удивительных качеств настоящего ученого. В высоком его благородстве я имела возможность убедиться сама. Встреча с таким человеком – луч яркого света.

– А в какой ситуации у вас, как у руководителя лаборатории, опускаются руки?

– У меня опускаются руки только от инфантильности сотрудников. Когда совсем становится невыносимо, мысли примерно такие: «Бросаю королевство, ухожу!» (смеется). Но это шутка. Даже в самые тяжелые годы мне всегда удавалось получать новые факты, которые до меня никто не получал, этим я могу гордиться. Кроме того, я знаю, что такое хорошие научные сотрудники. Мне повезло, с ними было интересно работать и не всегда было важно, использовали мы в работе самые современные методы или нет. Важны были новые идеи и понимание того, что получено в результате.

Сейчас лаборатория разрабатывает подходы к изучению возможностей применения иммунотерапии химиорезистентных опухолей. Это новый подход, который представляет большой интерес, поскольку, как показали наши предварительные результаты, опухоль, резистентная к различным химиопрепаратам, чувствительна и к иммунотерапии. В изучении этого вопроса мы надеемся на какие-то перспективы, но для этого нужно иметь коллектив энтузиастов, на собственном горении и опыте, как вы сами понимаете, далеко не уедешь.

Четвертый год подряд профессор Н.М. Бережная совместно с директором Института, членом-корреспондентом НАН Украины, профессором В.Ф. Чехуном пишут книгу «Иммунология злокачественного роста». Спрашиваю у Нинель Михайловны, что побудило ее взяться за нее.

– В последнее время во мне пробудилась тяга к просветительской деятельности. Мне кажется, что книга будет полезна онкоиммунологам. Пусть у нас нет реактивов, но мы хотя бы будем знать, что один реактив можно заменить другим, вместо одного набора моноклональных антител использовать другие, четко понимая, что даст эта замена. Книга будет формировать мировоззрение будуших иммунологов.

Прекрасно понимаю, что такой объемный труд не может выходить ежегодно, поэтому нам хочется не только максимально полно собрать материал по данной проблеме, но и показать, сколь неоднозначна, сложна и многопланова эта область науки.

Оставляя в стороне вопросы научной деятельности, мы возвращаемся к более отвлеченным темам. Например, какие особенности Нинель Бережная считает присущими своей профессии – не только исследовательской, но и врачебной. Нельзя не согласиться с тем, что любая профессия накладывает на человека определенный отпечаток. На такой вопрос Нинель Михайловна отвечает, не задумываясь.

– Конечно, я не столько врач, сколько исследователь. И исследовательская работа, бесспорно, накладывает на человека свой отпечаток. Например, я всегда стремлюсь к обобщению, выявлению каких-то закономерностей, анализу своих и чужих поступков, стараюсь объяснить, почему человек сделал так, а не иначе. Это отнюдь не означает, что, если я поняла причину его поведения в данной ситуации, то буду относиться к нему хуже или лучше.

Когда в моду вошла клиническая иммунология, и все иммунологи-теоретики повесили на себя фонендоскопы, надели белые халаты и начали принимать больных, я была, пожалуй, одной из немногих, кто этого не делал. Потому что глубоко убеждена: человек должен хорошо делать свое дело. Биться одновременно на двух территориях с равным успехом невозможно. Большая часть моей жизни была посвящена теоретической иммунологии, многое связано и с клинической иммунологией, но я никогда не брала в руки фонендоскоп и не говорила пациентам: «Дышите».

Свободного времени у профессора Н.М. Бережной почти не бывает. С присущим юмором она говорит о том, что уже ощущает определенную духовную деградацию. Разве можно любить филармонию, театр и почти не посещать последние четыре года ни концерты, ни спектакли? За неимением времени сесть за любимую книгу, а Нинель Михайловна – страстный книголюб, тоже доводится крайне редко. Правда, на рабочем столе среди огромного количества рукописей и научной литературы лежит и томик любимого поэта Игоря Северянина. Его стихи, признается профессор Бережная, вызывают гамму чувств: от тихой грусти до восторга. И это хорошо.

– Настольными книгами всегда были «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова. Очень люблю Чехова, Цвейга, Куприна. Когда грустно, на любой странице открываю произведения философов. Люблю стихи, хотя сама их никогда не писала. Игорь Северянин, забытый в нашей стране, Борис Пастернак, Блок, Бунин... Но больше всего я люблю своего сына. И, конечно, музыку. Из музыкальных произведений предпочтение отдаю Моцарту, хотя люблю многих классиков. Люблю слушать церковное пение, с большим уважением отношусь ко всем видам религий, считаю, что Бог един и не имеет значения, разговариваешь ты с ним в костеле, синагоге или в православной церкви. Очень люблю живопись, особенно художников-импрессионистов: Ван Гога, Мане, Гогена.

– Нинель Михайловна, случись возможность сделать выбор профессии второй раз, ушли бы вы в журналистику?

– Я неоднократно задумывалась над этим вопросом. Наверное, выбрала бы снова медицину. Способность к изложению мыслей, которые в свое время послужили основанием думать о журналистике, помогают мне в исследовательской работе, в написании статей и книг, в чтении лекций. Кстати, для последнего нужны и элементы актерского мастерства. Любой докладчик, выходя на трибуну, должен знать, где повысить голос, сделать паузу, улыбнуться, задать аудитории вопрос или высказать сомнение. Надеюсь, мне это удается.

Несмотря на то, что с иммунологией меня отчасти свел случай, я считаю, что моя научная жизнь сложилась удачно. Я очень люблю эту область медицины и не перестаю удивляться, насколько рационально устроена иммунная система человека, насколько она целесообразна и многопланова. Вряд ли мы когда-нибудь сможем постичь до конца устройство этой системы и полностью управлять ею. Безусловно, всплеск интереса к иммунологии, который сейчас наблюдается, необходим. Он даст мощный толчок для экспериментальных исследований и практической деятельности. Но все это – только вершина айсберга. Дано ли нам постичь сам айсберг? Этого я не знаю.