Страницы жизни лауреата Нобелевской премии Ильи Мечникова

Париж, 1915 год. Известный всему миру Институт Л. Пастера и все европейское сообщество торжественно отмечали 70-летие нашего великого соотечественника Ильи Ильича Мечникова. С 1888 года он заведовал ведущей лабораторией, а последние десять лет жизни был заместителем директора института. К этому времени Мечников как ученый признан во всем мире, его заслуги перед наукой и человечеством должным образом оценены: он кавалер высшего ордена Франции – ордена Почетного легиона, награжден орденами России, Японии, Италии, Сербии и других стран, удостоен звания почетного доктора Кембриджского университета, избран иностранным членом Лондонского королевского общества, членом Парижской медицинской академии, почетным членом Петербургской, Венской, Парижской, Бельгийской и прочих академий наук.

Подготовил Василий Калита

По случаю 70-летия Ильи Ильича директор Института Л. Пастера Эмиль Ру в письме-приветствии высоко оценил заслуги юбиляра перед мировой наукой, назвал его лабораторию «самой жизненной в нашем доме». И далее подчеркнул: «В Париже, как и в Одессе, Вы зажгли огонь, который виден издалека. Институт Пастера многим Вам обязан».

Тернистым был путь ученого к признанию, славе. Его яркий талант исследователя не был оценен должным образом на родине, его прогрессивные идеи были непонятны многим, несмотря на его успешные научные доклады, в частности на VII съезде естествоиспытателей и врачей в Одессе – «О целебных силах организма» (1882 г.), в котором ученый впервые высказал мысль о фагоцитозе; позднее на международном гигиеническом конгрессе в Лондоне – по проблеме иммунитета; а также отмеченные ученым миром научные труды.

В 23 года – профессор

Любовь к знаниям рано проявилась у ученика 2-й харьковской гимназии, гимназисты и прозвище ему дали соответствующее: «профессор». «Даже так? – удивились его родители. – Тогда тебе, Илюша, ничего не остается, как подтвердить в будущем сие почетное звание».

Еще гимназистом он опубликовал научную работу по естествознанию. Гимназию окончил с отличием и тут же поступил на естественный факультет Харьковского университета. Студентом он продолжал научные исследования – изучал внутриклеточное пищеварение у низших червей, на третьем курсе университета разработал основу будущей нашумевшей фагоцитарной теории, а в 22 года защитил в Петербурге докторскую диссертацию. Через год он профессор Новороссийского (г. Одесса) университета, в котором в течение двенадцати лет возглавлял кафедру зоологии и продолжал исследования в области зоологии, эмбриологии, патологии и микробиологии.

Впрочем, направление исследований в силу сложившихся обстоятельств ему пришлось изменить. На юге Украины произошла вспышка инфекционных заболеваний, участились случаи бешенства, против которого не было никаких лекарственных средств – больные погибали. Постоянно угрожала холера. Жизнь требовала создания бактериологической лаборатории, Мечников понимал – без нее эпидемии не победить. Эту идею горячо восприняли местные бактериологи Яков Бардах, Николай Гамалия. «Кости есть, а мясо нарастим», – поддержал профессор энтузиастов.

Местные власти тоже пошли навстречу, и в Одессе была создана первая в России и одна из первых в Европе бактериологическая станция, появилась реальная возможность борьбы с эпидемиями.

Илья Ильич не оставил и работу в местном университете. К этому времени усилились студенческие волнения. Часть профессуры, в том числе Мечников, поддерживали требования студентов прекратить полицейский произвол в университете. У профессоров начались неприятности с администрацией, студенты пытались защитить их, направили письмо ректору С.П. Ярошенко. «Всех нас глубоко поразило решение профессоров Преображенского, Постникова, Мечникова, Гамбарова уйти из университета… Ваше управление, Семен Петрович, пагубно для университета, поэтому мы надеемся, что Вы, дабы не потерять лучших ученых, сами откажетесь от дальнейшей ректорской деятельности».

Студентов, подписавших это письмо ректору, исключили из университета, а Мечников в 1882 г. принял приглашение Л. Пастера занять одну из ключевых должностей в создаваемом им бактериологическом институте.

Как приостановить старение?

В Париже ученый систематизирует, анализирует, углубляет накопленные данные исследований, расширяет сферу своих научных интересов, занимается проблемами эволюционной эмбриологии, микробиологии, иммунологии, геронтологии.

Уже в первых исследованиях он доказал филогенетическое родство в эмбриональном развитии позвоночных и беспозвоночных животных, совместно с В.А. Ковалевским создал теорию зародышевых листков. Выдающимся стало его открытие явления фагоцитоза, на основании которого ученый и разработал фагоцитарную теорию иммунитета.

Илья Мечников – один из первых ученых в мире, который заложил основы науки о процессах старения организма – геронтологии. Еще в 1898 году он опубликовал первую научную статью о старости с точки зрения биологии, а через пять лет вышли его «Этюды о природе человека», в которой он предпринял попытку рассмотреть с научных позиций своего времени вопросы, волновавшие человечество еще в глубокой древности, – вопросы старости и смерти.

Что такое старость? Как жить и работать, когда она наступает? И какое может быть ей противодействие? Эти вопросы интересовали не только ученых, но и миллионы людей, приближающихся к известному возрастному барьеру. Биологи продвинулись несколько вперед, но оставалось еще много загадок. Почему одни долго сохраняют высокую трудоспособность, а другие ее теряют? Как приостановить эти процессы?

Со временем ученый пришел к определенным выводам, в частности он понимал, что преждевременное старение происходит из-за систематического отравления человеческого организма гнилостными бактериями, которые гнездятся в толстой кишке и вырабатывают токсины маслянокислого брожения. Как с ними бороться? Конечно же, используя существующий антагонизм в мире микроорганизмов. Гнилостные бактерии не терпят молочной кислоты, следовательно, считал исследователь, полезную молочную кислоту нужно использовать против пагубной гнилости. Осуществить это практически несложно – достаточно заселить молочнокислыми бактериями кишечник. Так появилась знаменитая «мечниковская простокваша», полученная путем заквашивания молока чистой культурой молочнокислой палочки, вырабатывающей молочную кислоту.

Забегая вперед, замечу: спустя много лет «мечниковскую простоквашу» длительное время выпускал (в советские времена) Московский научно-исследовательский институт вакцин и сывороток им. И.И. Мечникова.

Но это было потом. А во времена Мечникова возникали проблемы, острота которых требовала неотложного научного решения.

Здравствуй, родная Одесса!

Его родина продолжала страдать от инфекционных болезней, от эпидемий больше, чем другие государства Европы. В этой связи Илья Ильич постоянно интересовался судьбой родной ему Одесской бактериологической станции. Она успешно функционировала. Болевой точкой, как сообщал ученому в письмах Яков Бардах, была нехватка специалистов – инфекционистов и эпидемиологов. Зато те, что были, работали отлично.

Во время одного из приездов Мечникова в Одессу Яков Бардах представил учителю уже своего ученика – врача-эпидемиолога, выпускника Киевского университета Данилу Заболотного. Оказалось, что они были знакомы, Илья Ильич вспомнил, как, будучи студентом медицинского факультета, Данила Заболотный совместно с ассистентом Иваном Савченко для спасения людей от свирепствовавшей тогда холеры проводил рискованный эксперимент на себе. Опыт с приемом разведения живых холерных вибрионов прошел успешно, экспериментаторы остались живы, в ходе эксперимента доказана принципиальная возможность пероральной иммунизации человека против холеры. Их опыт стал широко известен среди медицинской общественности. Именно в то время профессор Мечников приехал в Киев и попросил профессора Подвысоцкого познакомить его с молодыми экспериментаторами. Савченко не оказалось на месте, и Подвысоцкий представил уважаемому гостю Данила Заболотного.

Гость внимательно выслушал студента-медика. А тот говорил о том, что прошло уже столько времени после открытия Р. Кохом холерного вибриона, однако все еще нельзя утверждать, что науке все известно о микробиологии возбудителя холеры. Чтобы отличить его от других возбудителей, недостаточно тех признаков, на которые указывал Кох. Это подтверждается, говорил хорошо информированный студент, и наблюдениями доктора Ру из института Пастера.

«Вот какая смена нам нужна», – подумал тогда Мечников, и сделал сногсшибательное предложение студенту: поработать в Институте Пастера. Тот был ошеломлен, искренне поблагодарил ученого, однако от лестного предложения отказался: на его малой родине, на Подолье, люди гибнут от инфекционных болезней, врачебной помощи почти нет, он обещал помочь тамошним властям, к тому же весьма полезно изучение бактериологии холеры непосредственно в местах ее распространения. Мечникову понравился такой ответ:

– Правильно, юноша. В таком случае возьмем эпидемии в осаду: мы – из научных лабораторий, вы – на местах. Будем общаться, а моего предложения прошу не забывать. – И обращаясь к Бардаху, сказал: – А теперь, уважаемый Яков Юльевич, доложите о ваших трудностях, в какой помощи нуждаетесь?

До позднего вечера они анализировали ситуацию с заболеваемостью дифтерией и холерой в Украине.

И снова Париж

Илье Ильичу, как заместителю директора Института Пастера, кроме научных исследований, приходится заниматься организационной работой, решать возникающие в повседневной жизни вопросы. Вот и в тот день секретарь вручил ему письмо Нобелевского комитета с просьбой принять участие в обсуждении кандидатов на премию. Мечников имеет свое мнение на этот счет. Его волнует, почему до сих пор премия не присуждена Р. Коху, замечательному исследователю, обогатившему науку известными всему миру открытиями. Какие могут быть препятствия?

Кое-кто мог бы напомнить, что именно Кох настойчиво проваливал в свое время кандидатуру Мечникова в Нобелевские лауреаты. Однако Илья Ильич выше мелких обид, он решил, пока Р. Коха не удостоят звания лауреата, он не станет рекомендовать никакого другого исследователя, поскольку Кох своими заслугами перед наукой превосходит всех конкурентов. И такое мнение изложил в письме.

Принесли утреннюю почту. Последний год газеты пестрели сообщениями о разгуле эпидемий в Индии, Аравии и других дальних странах, о больших человеческих жертвах. Международная противочумная экспедиция многое сделала на местах, эпидемии шли на спад. Не сегодня – завтра в Париж из дальних стран должен прибыть один из активнейших членов международной противочумной экспедиции, его старый знакомый, некогда студент-медик Заболотный, доктор медицины, профессор. Он привезет неоценимую информацию.

И действительно, такая встреча состоялась. Илья Ильич радушно принял гостя, показал лабораторию в новом здании института по улице Дюто, 25, она занимала две комнаты первого этажа и еще несколько – на втором.

Обедали у Мечникова. Хозяин представил Заболотного многолетнему сподвижнику Л. Пастера доктору Э. Ру. Завязалась оживленная беседа. Доктор Ру поинтересовался, как показала себя в Бомбее противочумная сыворотка его коллеги месье Иерсена. Заболотный рассказал о своем личном сотрудничестве с Иерсеном. Отметил, что бактериальная картина чумы в Индии полностью подтверждает фагоцитарную теорию Ильи Ильича. Мечников оживился: а именно?

– Бактериологический анализ показал, – продолжал гость, – что когда больной начинает выздоравливать, лейкоциты усиленно захватывают и уничтожают чумные бациллы. Наступает момент, когда бактерии, захваченные клетками, теряют способность закрашиваться метиленовой синькой и принимают окраску эозина.

– Вы, коллега, сделали чрезвычайно ценные наблюдения, – заметил доктор Ру. – Другое дело, будут ли эти научные выводы должным образом оценены?

Лицо Ильи Ильича помрачнело:

– К сожалению, у нас в науке еще много рутины, консерватизма. Однако будем надеяться… – И перевел разговор: – Данила Кириллович, столько лет прошло со времени нашей первой встречи в университете Святого Владимира, в Киеве!.. Тогда обстоятельства сложились таким образом, что вы не смогли воспользоваться моим предложением поработать и Институте Пастера. Но вот, кажется, звезды наконец расположились благоприятно…

Однако, как оказалось, не надолго. Пришла официальная телеграмма от Российского противочумного комитета: Заболотному от имени правительства предписывалось заканчивать работу в Институте Пастера – в Монголии вспыхнула эпидемия чумы.

Нобелевский лауреат

Профессор Мечников много работал над созданием отечественной школы эпидемиологов и микробиологов. Под его непосредственным руководством прошли учебу свыше сорока врачей из России и Украины, специализировавшихся на лечении инфекционных болезней. Они оставили заметный след в науке: Д.К. Заболотный, Л.А. Тарасевич, Н.Ф. Гамалия, Н.Я. Чистович, Г.Н. Габричевский, С.В. Коршун и многие другие, составившие впоследствии цвет отечественной профилактической медицины.

Будучи ученым с мировым имением, Илья Ильич не чурался и черновой работы. Как только ему становилось известно о вспышке инфекционной болезни, он выезжал на место, работал на равных с земскими врачами в калмыцких, киргизских, заволжских степях, где свирепствовали чума, туберкулез и другие болезни и, кроме эмбриологических, проводил антропологические исследования.

Так накапливался бесценный опыт. В 1901 году опубликована главная работа его жизни – «Невосприимчивость к инфекционным болезням», в которой он доказывал многообразие явлений иммунитета.

Однако путь к престижной Нобелевской премии не был усыпан розами. Судьбы Ильи Ильича Мечникова и Луи Пастера были в определенной степени схожи. Не все признавали фагоцитарную теорию Мечникова. Знаменитый Р. Кох выступил против выдвижения его на Нобелевскую премию, а с мнением Коха в научном мире считались. Многие не понимали и теорию «боковых цепочек», объяснявшую механизмы защиты организма от микробов, созданную другим известным ученым – Эрлихом, который вполне мог тоже претендовать на Нобелевскую премию. Одно время казалось, этих двух известных ученых так и не признает Нобелевский комитет. Помогла гуморальная теория третьего ученого – Беринга, подтверждающая состоятельность и значимость трудов двух ученых.

Согласно уставу Нобелевской премии, лауреат должен был прочесть лекцию в Стокгольме. Темой лекции Мечникова было «Современное состояние вопроса об иммунитете при заразных болезнях».

Весной 1909 года ученый с супругой выехал в Швецию, дабы принять участие в торжествах. «Эта поездка стала сплошной цепочкой праздников в честь лауреата» – вспоминала впоследствии Ольга Николаевна. В России, куда из Швеции направились супруги, их ожидал самый радушный прием. В Петербурге, Москве соотечественники демонстрировали глубочайшее уважение, ученый был тронут искренностью и радушием во время встреч с представителями медицинских обществ, молодежью, интеллигенцией.

Тогда в Петербурге состоялась волнующая встреча Ильи Ильича с Данилой Заболотным. Они обнялись, расцеловались. Вспомнили Одессу, с которой обоих столько связывает. А также Киев, университет Святого Владимира.

– Дорогой Данила Кириллович, сколько это лет прошло после нашего знакомства в Киеве?

– Шестнадцать, – вычислил Заболотный. Оба вздохнули: как летит время однако.

В гостях у Льва Толстого

Киев, 2002 год. Мы ведем беседу с основателем, директором Национального музея медицины Украины, профессором (ныне уже покойным) А.А. Грандо.

– Александр Абрамович, в 1909 году Илья Ильич после торжеств в Стокгольме встречался с известным уже всему миру Львом Толстым, но мне, к сожалению, не удалось найти какой-либо информации об их встрече.

– Считайте, что вам повезло, – оживился профессор Грандо. – Во время моей недавней командировки во Францию мне посчастливилось побывать в институте Пастера в Париже, пообщаться с его сотрудниками. И они преподнесли мне бесценный подарок – вышедшую в 1920 году книгу воспоминаний супруги нашего великого соотечественника Ольги Мечниковой под названием «Vie d'Elie Metchnikoff». Позднее книга была переведена на русский язык, издана в Москве и, конечно же, ныне это – библиографическая редкость, раритет. Единственный в Украине ее экземпляр хранится в нашем музее. В этой книге есть раздел и о встрече Мечникова и Толстого в Ясной Поляне.

У меня появилась возможность представить один из эпизодов жизни Ильи Ильича, так сказать, из первых рук. Привожу фрагмент из воспоминаний Ольги Мечниковой.

«Рано утром сошли мы с поезда на ст. Засеки, куда за нами выслали лошадей. Было чудное росистое утро после дождя. Уже сама поездка по полям, через леса и луга приводила в повышенное настроение, а встреча со Львом Николаевичем еще более волновала нас. Вот показалась и Ясная Поляна. С волнением въехали мы в длинную тенистую аллею, в конце которой скрывалась в зелени усадьба. От дома и старого сада веяло поэтической прелестью старинных русских «дворянских гнезд». У подъезда встретила нас дочь Льва Николаевича – Александра Львовна. Своей дружелюбной простотой она сразу создала атмосферу спокойной непринужденности. Не успели мы войти в переднюю, как увидели самого Льва Николаевича, быстро спускающегося по лестнице. Поражал его взгляд – глубокий, проницательный и в то же время по-детски светлый.

Он расспрашивал Илью Ильича о научных работах, о современном положении гигиены, о приложении научных открытий к жизни. Слушал внимательно, с видимым интересом. В конце беседы сказал, что его совершенно ошибочно обвиняют в отрицательном отношении к науке; что он порицает лишь лженауку, не имеющую никакого отношения к благу людей. «В сущности, – закончил он, – мы с вами идем параллельными путями к общей цели». В его словах сквозила глубокая любовь к людям и страстное желание служить их благу.

Когда разговор перешел к литературе и искусству, Лев Николаевич сказал, что теперь так далек от этой области, что забыл даже некоторые из собственных художественных произведений и ценит их гораздо меньше, чем свои статьи по вопросам духа. Он находил, что красота формы подчас даже мешает усвоить неизмеримо более ценную духовную суть. На возражение, что художественное творчество возвышает душу, дает поддержку и отраду в жизни, Лев Николаевич отвечал, что он и теперь признает искусство, поскольку оно служит сближению между людьми и очищает их душу, но что нравственный интерес должен преобладать над эстетическим. Он рассказал, что готовит новое произведение о социальном движении в России. В связи с этим заговорили о политических репрессиях. Упоминание о казнях, тюрьмах, ссылках, видимо, доставляло ему почти физическое страдание; глаза его приняли глубоко скорбное выражение, обнаруживающее всю отзывчивость души.

После завтрака он предложил нам прогулку к своим друзьям Чертковым. Поехал вместе с Ильей Ильичом в кабриолете и сам правил. Дорогой он вновь вернулся к вопросу о своем отношении к науке. Развивал мысль, что при наличии всяких бед, жизненных вопросов, требующих немедленного решения, мы не вправе предаваться отвлеченным занятиям, не имеющим ничего общего с жизнью. «Какое благо человеку от знания веса и размеров планеты Марс и тому подобного», – говорил он. Илья Ильич возражал на это, что теория гораздо ближе к жизни, чем кажется, и многие благодеяния человечеству вытекают из совершенно отвлеченных умозаключений. Микробы были открыты, когда не подозревали о их роли в судьбе людей, тем не менее, открытие это привело к благу последних, сделав возможной борьбу с болезнями.

На обратном пути Лев Николаевич ехал верхом, держался он прямо и красиво на лошади, выглядел даже моложаво. Вернувшись, пошел отдыхать, а Софья Андреевна доставила нам великое удовольствие, прочитав вслух неизданные его произведения: прелестный рассказ «После бала» и первую часть трагического «Отца Сергия». Перед вечером друг Толстых, известный пианист Гольденвейзер, сел за рояль, и в весенних сумерках раздались чудные звуки Шопена. Лев Николаевич сидел в кресле и слушал, все более и более проникаясь лирической прелестью этой музыки. В его глазах мы заметили слезы. Под конец он закрыл лицо рукой и замер в этой позе. Илья Ильич был также глубоко растроган. Влияние музыки на души обоих этих людей и наслаждение, которое она доставляла им, было лучшей защитой чистого искусства. «Когда я слушаю Шопена, не знаю, что со мной делается, в самую душу мою проникает он, – сказал Лев Николаевич. – Он и Моцарт всего сильнее действуют на меня. Какая лирика и какая чистота».

Любимыми композиторами Ильи Ильича, вспоминала Ольга Николаевна, были Моцарт и Бетховен, Лев Николаевич находил последнего слишком сложным. Относительно Вагнера и «новой музыки» оба сошлись на непонимании ее, она казалась им негармоничной и вычурной.

Это была встреча двух возвышенных душ и умов, но настолько разных. Один – строго научный, рациональный, опирающийся на прочные биологические факты, чтобы на их твердыне расправить крылья и подняться в самые возвышенные сферы мысли; другой – художник, мистик, стремящийся к той же высоте духа. У обоих – общая цель, благо и совершенствование людей, но сколь различны их пути.

При прощании Лев Николаевич сказал: «Не прощайте, а до свидания». И когда гости уже сели в экипаж, и лошади тронулись, он стоял на фоне освещенного окна, точно в сиянии, и дружелюбно махал им рукой. «До свидания, до свидания», – доносился его голос …»

Почему не возвратился на Родину?

У многих наших соотечественников возникал вопрос: почему проживший во Франции более четверти века Илья Ильич не возвратился на Родину? Допустим, поначалу были на то причины, а позднее, когда он очутился в зените славы и его в России приняли бы с распростертыми объятиями? Или там, в Париже, у него была такая сладкая жизнь?

На эту тему можно много рассуждать, строить догадки. А самый лаконичный, а главное, достоверный, из первоисточника, ответ содержится в двух его письмах к друзьям – коллегам.

Д.К. Заболотному, Париж. 26.03.1913

Дорогой Данила Кириллович! Прочтя Ваше дружественное письмо, я расчувствовался, и у меня в душе зашевелилось чуть ли не желание вернуться в Россию. Но… Посудите сами: мне скоро исполнится 68 лет. Это такой возраст, когда стариков нужно гнать в шею. Где же мне переселяться на новое место и браться за управление большим институтом. К тому же я хотя и враг всякой политики, но все же мне было бы невозможно присутствовать равнодушно при виде того разрушения науки, которое теперь с таким цинизмом производится в России. В конце концов я решил доживать конец моей научной деятельности на старом месте… Видимо, здесь мне придется сложить и мои кости.

Н.Я. Чистовичу, Париж, 06.12.08.

…Нобелевская премия дает мне возможность заткнуть дыры, возникшие в имуществе супруги. К тому же я могу теперь не писать статей в популярные журналы ради заработка по 100 франков, а употребить остатки своей работоспособности исключительно на научное дело. Как видим, не так то сладко жилось великому ученому в Париже.

Дисгармония по Гете

Неотвратимо наступала старость. Ученому нанес визит публицист, намеревавшийся писать его биографию. Илья Ильич посоветовался с супругой.

– Сама идея правильна, может, твоя жизнь, деятельность и послужили бы примером для научной молодежи, – высказала свое мнение Ольга Николаевна. – Вот только что меня беспокоит: если за жизнеописание берется человек со стороны, даже и талантливый, он не сможет отразить все нюансы его жизни, души, умонастроения. Тем более, частную сторону жизни – чтобы разобраться в ней, необходимо, считаю, долго и близко общаться с человеком.

– Так что же ты предлагаешь, дорогая?

– Извини за дерзость – у меня возникла мысль самой написать твою биографию. Как никак, половину жизни мы прожили вместе. Кто тебя лучше знает, чем я?

– Да, это так…

И Ольга Николаевна принялась за работу. Вот фрагмент из ее воспоминаний:

«Того, о ком пишу, уже нет. Без его содействия я не могла бы выполнить своей задачи. Часто, когда он не был слишком утомлен дневной работой, после обеда, удобно усевшись в свое большое кресло, он принимался, со свойственным ему оживлением, яркостью и ясностью, рассказывать мне какой-нибудь эпизод своего прошлого…
Я успела прочесть ему набросок первой части биографии и несколько глав второй, тогда еще только начатой. Сколько незабываемых вечеров провели мы таким образом. Он дорожил этой биографией, считал, что история развития человеческой мысли, характера и жизни всегда представляет интересный психологический документ. Во время длительной тяжкой болезни он часто настаивал, чтобы я рассказала «последнюю главу» его жизни, надеясь своим отношением к смерти уменьшить страх других перед нею. Он говорил: люди редко сознательно доживают свой век; еще реже достигают они развития «инстинкта смерти», потому такой пример интересен и должен быть описан. По мере сил своих исполняю его волю. Единственная цель этого простого, но правдивого рассказа – показать Илью Ильича, каким он был, а таким он – опора и поучение».

Ольге Николаевне сложно было писать последнюю главу: Илья Ильич надеялся передать свое отношение к старости, смерти. Помогли записи беседы ученого со Львом Толстым. Илья Ильич развивал теорию дисгармонии человеческой природы, ссылался на гетевского «Фауста», как на лучшее художественное отражение эволюции последовательных фаз человеческой жизни. По его мнению, вторая часть «Фауста» – аллегорическое изображение дисгармонии, проявляющейся в старости. Это – картина драматического столкновения еще пылких, юных чувств сатирика Гете с его физической дряхлостью. Лев Николаевич заинтересовался таким объяснением и сказал, что непременно перечитает вторую часть «Фауста», но ручается, что сам не подаст уже примера подобной дисгармонии.

Вместо эпилога

А Илья Ильич? Он умер как философ, как истый исследователь. Попросил сотрудников: после его смерти тело вскрыть и обратить внимание на состояние пищеварительных органов – наука должна знать, что дала гигиена питания, которой он придерживался в течение тридцати лет. И еще он просил: «Не нужно цветов, а тем более цветов красноречия».

Его последователи, ученики выполнили последнюю волю ученого. Все было так, как завещал Илья Ильич: просто и скромно. Мраморная урна с прахом великого ученого установлена в созданной и пополняемой им библиотеке Института Пастера, друзья, почитатели, сотрудники простились с ним без громких речей.