Слово об alma mater, учителях и мудрых предшественниках

Кафедру акушерства и гинекологии возглавлял Александр Моисеевич Ольшанецкий. Во время пребывания КМИ в Челябинске он был проректором по учебной работе. Спокойный, мягкий и доброжелательный человек с внешностью типичного интеллигента, в больших круглых очках в тонкой золотой оправе.

Окончание. Начало в № 140 и № 141.

На старой фотографии, хранящейся в моем архиве, среди студентов, членов профкома КМИ в Челябинском центре, – Александр Моисеевич, рядом с ним – заведующий учебной частью, по специальности акушер-гинеколог, доцент Лев Харитонович Духин – отец моего близкого друга Шуры Духина (впоследствии видного киевского профессора Александра Львовича Духина). С другой стороны от Александра Моисеевича сидит секретарь партийной организации П.М. Нестеровская. Среди студентов узнаю Владимира Гавриленко, Михаила Двойрина, Евгения Гинзбурга, Бориса Клейнера, Лину Моргулис. Фамилии и имена других сейчас не припомню, давно это было – 1943 год. Больше полувека назад.

С Александром Моисеевичем я часто встречался и в Челябинске, затем в Киеве. Он был в дружеских отношениях со Львом Ивановичем и Софьей Григорьевной, бывал, хотя и не часто, у них в доме.

Кафедра, которой он руководил, размещалась в Октябрьской больнице. Помню его доцентов (их было несколько), но ничем особо примечательным они не выделялись, кроме одного из них – Терентия Яковлевича Калиниченко. В Киеве после Льва Ивановича он был назначен директором КМИ. Уважительно относился к студентам. Внешне грозный и суровый, представителен, высок, с резкими глубокими складками на крупном лице, он отличался спокойствием и расположением к людям. И я, и В.В. тепло к нему относились, и он отвечал нам тем же. Вспоминаю старый снимок, сделанный на даче в Пятихатках (там в начале пятидесятых годов построили летние домики многие медики), на котором можно увидеть Терентия Яковлевича и нас, еще молодых, – В.В. и меня. По-доброму и с уважением всегда относился к Калиниченко Александр Моисеевич.

В среде преподавателей А.М. Ольшанецкий пользовался неизменной симпатией сотрудников и всем отвечал взаимностью. Подстать ему внешне был и его близкий друг – профессор, полковник медицинской службы Исаак Борисович Вейнеров, по специальности дерматолог-венеролог, большой доброжелатель нашей семьи. Жили они недалеко друг от друга, близ оперного театра. По вечерам на улицах Владимирской и Ленина (ныне Богдана Хмельницкого) можно было часто видеть две высокие статные фигуры профессоров-приятелей.

Однажды я встретил их во время прогулки, когда навстречу из тени каштанов стремглав появилась фигура приземистого мужчины в котиковой шапке-ушанке – дело было зимой – с двумя дамами. Не отпуская дам, мужчина резким кивком головы и громким хрипловатым голосом приветствовал знакомых ему профессоров. Это был известный и всеми любимый в то время лидер советской эстрады – актер, музыкант и певец Леонид Осипович Утесов, который давно, еще по Одессе, хорошо знавл И.Б. Вейнерова.

У нас дома хранится наглядная память об А.М. Ольшанецком, который незадолго до смерти подарил мне картину художника Струнникова. На ней изображена горделивая голова боярина. Как-то из города Орла, где родился художник и где в местном музее экспонируются его работы, приезжал в Киев искусствовед. Он сфотографировал это небольшое полотно с тем, чтобы поместить снимок в готовящемся к изданию альбоме струнниковских работ, и обещал прислать нам альбом, но обещание свое не выполнил.

Несколько лет назад я встречался с сыном Александра Моисеевича Александром Александровичем – выпускником КМИ, затем хирургом, работавшим в Днепропетровске и Донецке. Вспомнили его отца, почтили его светлую память.

Рассказывая о заведующем кафедрой фармакологии академике Александре Ильиче Черкесе, не могу не отметить, как многим я ему обязан. Он выступал официальным оппонентом на защите моей кандидатской диссертации в 1950 году (другим оппонентом был профессор Г.Х. Шахбазян) и на защите докторской диссертации в 1964 году (оппонентами были также академик В.К. Навроцкий и профессор Д.Н. Калюжный). Замечу, что по сегодняшним меркам разрыв между двумя защитами выглядит недопустимо большим, но для меня и моих тогдашних товарищей и коллег – срок нормальный. Все мы в институте сочетали с исследовательской деятельностью основную – педагогическую работу. Кроме того, очень серьезно и добросовестно принимали участие в общественной работе. Поэтому и проходили не простой, а тернистый путь от аспиранта до ассистента, затем до доцента и профессора. Сошлюсь в этом смысле на своих друзей Володю Фролькиса, Костю Кульчицкого, Шурика Духина, Валерия Черкеса – сына Александра Ильича. Немного о последнем, который был для меня просто Валей.

На протяжении более тридцати лет мы жили в одном доме в переулке Ивана Марьяненко, встречались раз в неделю, а то и чаще, ходили на прогулки, делились повседневными впечатлениями, планами, радостями и горестями. В общем, поддерживали тесные дружеские отношения. Валентин Черкес был человеком неординарным. Неустроенный в быту , несчастливый в семейной жизни, работающий успешно в науке (профессор, известный нейрофизиолог), но недостаточно оцененный, он последние два года тяжело болел, был оперирован, но без успеха. Ходил я к нему в одну из клиник Октябрьской больницы, последний раз посетил его за день до кончины. Так сложилось, что мне пришлось взять на себя организацию похорон. Выполнил я его просьбу, о которой он написал в записке, обнаруженной у него дома после смерти. В ней было сказано: «Гроб не открывать, музыка не нужна...».

Многое хотелось бы о нем рассказать – о том, как всегда я поражался его наивности и доверчивости, непосредственности в восприятии реальной действительности, истинной увлеченности наукой, честности в научных воззрениях, глубокой человеческой порядочности. И еще – его интеллигентности и воспитанности. А сколько было нами переговорено о политической и экономической ситуации в стране, о людях, которые вокруг нас, о литературе и искусстве. Любил мой друг все красивое, особенно среди слабой половины человечества, был тонким ценителем изящной словесности, человеком образованным и, увы, в сущности, неизбалованным жизнью. Многое можно было еще написать о нем, но в этом контексте пора, пожалуй, возвратиться к А.И. Черкесу, занимавшему видное место в ряду преподавателей и ученых КМИ.

О его заслугах в области фармакологии и токсикологии много было сказано на научной конференции, посвященной 100-летию со дня его рождения. Конференция, на которой мне довелось выступать с докладом о приоритетных проблемах профилактической токсикологии, состоялась в Институте фармакологии и токсикологии Академии медицинских наук Украины. В прошлом, когда этот институт именовался Санхиминститутом и в нем одновременно с заведованием кафедрой работал Александр Ильич, там трудилось много его учеников и коллег. Среди них П.В. Родионов, Н.И. Луганский, И.Г. Мизюкова, В.Е. Петрунькин, Г.А. Белоножко, Б.С. Бравер-Чернобульская – всех и не вспомнить сейчас. Вместе с теми, кто работал на возглавляемой им кафедре, а принял он ее в 1944 году, эти перечисленные мной его коллеги, ученики и другие сотрудники составляли украинскую научную школу фармакологов, главой которой по праву был признан Александр Ильич. На кафедре под его началом успешно проходили аспирантуру, защищали диссертации и отлично преподавали многие хорошо известные фармакологи и токсикологи. Достаточно назвать Н. Дмитриеву, С. Серебряную, А. Домбровскую, Ю. Кагана, Ф. Тринуса, М. Тараховского, О. Козловскую, И. Чекмана, С. Французову, Н. Горчакову.

Активно и творчески изучали в ту пору на кафедре вопросы действия гликозидов на работу сердца и гемодинамику, проблемы биохимической фармакологии, проводили изыскания оптимальных средств фармакологической регуляции системного и коронарного кровообращения, использования ганглиоблокаторов. Сейчас наследие и традиции учителя бережно сохраняет его ученик и нынешний руководитель кафедры, мой коллега по Национальной академии наук и Медицинской академии наук, член-корреспондент Иван Сергеевич Чекман.

Александр Ильич был мягким, но в то же время, когда дело касалось научных исследований и преподавания, достаточно требовательным руководителем. По своему отношению к студентам и сотрудникам он явно не мог конкурировать по строгости со своей женой В.Ф. Мельниковой, которая также работала на кафедре фармакологии и оказывала на мужа весьма заметное влияние. Пользовался А.И. Черкес заслуженным уважением коллег из других городов и регионов, прежде всего Харькова, где он работал до переезда в Киев, а также Москвы и Ленинграда. Помню, как высоко ценили его заслуги в развитии отечественной фармакологии и токсикологии такие известные ученые, как Н.С. Правдин, В.К. Навроцкий, С.Н. Аничков, Н.В. Лазарев.

Здесь я должен несколько отвлечься и сказать особо о Николае Васильевиче Лазареве – исследователе оригинальном и разностороннем, непримиримом борце с косностью в науке, возмутителе спокойствия, большом друге киевских коллег. Будучи фундатором отечественной токсикологии, автором многих, широко признанных у нас и за рубежом монографий и руководств, он не был избран в Академию медицинских наук и до конца жизни довольствовался профессорским званием, хотя и был удостоен почетного звания заслуженного деятеля науки. Сама фамилия Лазарева значила для медицинской общественности многое. Хотел бы упомянуть вот о чем: будучи человеком острым и принципиальным, он внимательно и даже трогательно относился к молодым исследователям. Никогда не забуду, как после защиты докторской диссертации я вынул из почтового ящика открытку, присланную из Ленинграда. В ней было всего несколько слов: «Прошу не беспокоиться. Ваш труд у меня». И подпись «Н. Лазарев». А затем, о чем я узнал уже позже, он отправил в ВАК рецензию на мою диссертацию, которую в привычном понимании функционеры из этого грозного учреждения никак не могли воспринять, как рецензию. На одной страничке стандартного размера крупным почерком Николай Васильевич писал, что работа соискателя и его научные публикации ему хорошо известны, и как рецензент он их «оценивает положительно. А потому считает, что диссертант заслуживает присвоения степени...». В итоге, не рискнув требовать от столь авторитетного эксперта, принципиальность и характер которого были хорошо известны, привычную по форме и объему рецензию, работники ВАК удовлетворились авторским вариантом.

Вспоминается и одобрительная оценка этой акции Николая Васильевича моими официальными оппонентами, особенно Александром Ильичем. Объективности ради замечу, что он, не в пример своему коллеге и другу Николаю Васильевичу, не рисковал противоречить начальству. Всегда был с ним лояльным и терпимым. Сказывалась психология беспартийного профессора, испытывающего в те годы определенную неуверенность своего положения.

На этом, пожалуй, следует эту запись завершить, адресовав заинтересованного читателя к материалам упомянутой конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А.И. Черкеса.

Георгий Владимирович Фольборт заведовал кафедрой нормальной физиологии. Признаюсь, в рассказе о нем будет доминировать субъективная точка зрения. Во-первых, он был учителем Владимира Вениаминовича Фролькиса, моего дорогого В.В., и уже это само по себе свидетельствует о многом; во-вторых, в бытность мою доцентом он охотно мне помогал, написал предисловие к моей книге, посвященной проблемам физиологии труда. Кроме того, общаясь с ним, я воочию убедился в его замечательных человеческих качествах – открытости, доброжелательности, остроумии. Вспоминаю рассказ В.В. о том, как отреагировал Георгий Владимирович на фамилию нашего друга Руди Салганика, названную ему при знакомстве. Улыбаясь, он сказал, что приятно удивлен тем обстоятельством, что кроме определений «соученик», «современник», «соучастник» и другие, оказывается, есть еще и «солганик». И еще запомнился мне рассказ со слов Георгия Владимировича.

Как известно, он был учеником И.П. Павлова и, естественно, многими наблюдениями из того периода и повседневных будней павловской лаборатории мог поделиться. Так вот один из его рассказов.

В гардеробе, где раздевались сотрудники, однажды была обнаружена неведомо как туда попавшая черносотенная газетенка, редактируемая известным Шульгиным. Иван Петрович тут же отреагировал: вызвав к себе служителя, он задал ему единственный вопрос: «Кто принес сюда эту гадость?». На что последовал ответ: «Доктор Стражеско». «Так вот, – сказал Павлов, – передайте, чтобы ноги его здесь больше не было.» Деталей дальнейшего развития событий Георгий Владимирович не касался, завершив свой рассказ тем, что произошла ошибка: не Н.Д. Стражеско оставил в гардеробе эту злосчастную газету, и Павлов принес ему извинения. «Но каков старик, – восхищенно говорил Георгий Владимирович, – какова реакция на пакость!..»

Когда встал вопрос о создании лаборатории физиологии во вновь организуемом в Киеве институте геронтологии и В.В. было сделано предложение его возглавить, Георгий Владимирович не стал его удерживать, так как понимал, что для научного роста и дальнейших успехов ученику требуется самостоятельность и независимость. Такая убежденность, воплощенная в действие, многого стоит! А вообще кафедра физиологии, возглавляемая Г.В. Фольбортом, а затем Николаем Ивановичем Путилиным, пользовалась репутацией кафедры хотя и весьма требовательной, но строго объективной. Работали там такие опытные преподаватели-физиологи, как С.И. Фудель-Осипова, Н.И. Юрьева, Ю. Меньших. Прочные знания получали студенты на этой кафедре, в ее научной тематике преобладала проблема процессов утомления и восстановления, которой Г.В. Фольборт начал заниматься еще в лаборатории И.П. Павлова. Георгий Владимирович создал в Украине большую научную школу, многие его ученики возглавили в последующем кафедры и научные коллективы. Среди них трое – Владимир Фролькис, Рудольф Салганик, Валерий Черкес – близкие мои друзья.

Юрий Сергеевич Сапожников, заведовавший кафедрой судебной медицины, пользовался особой симпатией студентов старших курсов. Я хорошо знал Юрия Сергеевича не только как преподавателя в период студенчества, но и как заведующего кафедрой, когда уже сам работал в КМИ, и как близкого друга Льва Ивановича. Помню, как вечерами накануне выходных дней, а нередко и в выходные, он и его жена Агнесса Михайловна Гамбург – судебный медик, профессор кафедры – приходили на квартиру к Льву Ивановичу. Благо, она находилась в том же доме, где жили Сапожниковы, этажом выше. И начиналась игра в преферанс, заканчивавшаяся, как правило, далеко заполночь. Обе семейные пары отдавались этой игре с огромным удовольствием и азартом. Радовались, как дети, когда выигрывали, и огорчались, хотя и скрытно, когда игра не шла или проигрывали. Затем следовал ритуал поздней или не очень поздней (если играли в воскресный день) трапезы не без возлияний, которые, что греха таить, любили и Лев Иванович, и Юрий Сергеевич. Особенно последний. Об этом его увлечении было хорошо известно и нам, студентам, и сотрудникам кафедры, и даже некоторым работникам киевских кафе и ресторанов, которые Юрий Сергеевич часто посещал и где к нему относились с большим почтением.

Помню, как не однажды после таких посещений к нему наведывались швейцар или гардеробщик этих заведений, приносили забытую трость или шляпу, а иногда и профессорский габардиновый плащ (тогда они были в моде), оставленный им на спинке стула или на вешалке. Получив соответствующее вознаграждение, принесший забытую вещь удалялся с чувством выполненного долга с тем, чтобы несколькими днями позже повторить визит. И всякий раз эти пришельцы свидетельствовали не только уважение, но и нескрываемую симпатию к профессору.

Действительно, Юрий Сергеевич был на редкость демократичной и широкой натурой. По-видимому, сказывалось то обстоятельство, что еще в юные годы он участвовал в спектаклях Саратовского театра оперетты, владел приятным баритоном. Театральные люди, особенно в прошлом, как известно, отличаются широтой общения, открытостью и доступностью.

Однако при выборе своей основной профессии Юрий Сергеевич пошел по стопам отца – судебного медика. Будучи гимназистом, он начал посещать секцию при кафедре судебной медицины Саратовского университета, а после окончания гимназии поступил на медицинский факультет. И совмещал учебу с работой препаратора при кафедре судебной медицины, а затем по совместительству – служителя морга. К моменту окончания института Юрий Сергеевич был достаточно подготовлен в области судебной медицины, владел искусством вскрытия трупов с целью последующей экспертизы, провел первую научную работу об установлении смерти от механического удушения. Его по конкурсу зачислили на кафедру судебной медицины, а вскоре он получил и второе назначение – судебно-медицинским экспертом города Саратова.

С тех пор вся его деятельность была посвящена практической судебно-медицинской экспертизе и преподавательской работе. С 1936 года он – бессменный руководитель кафедры судебной медицины КМИ, одновременно на протяжении 17 лет он был главным судебно-медицинским экспертом Украины, три года возглавлял Киевский научно-исследовательский институт судебной экспертизы.

Из сотрудников его кафедры хорошо помню, кроме упомянутой Агнессы Михайловны Гамбург, И.В. Крыжановскую, С.П. Дидковскую, Ирину Концевич, которая после смерти Юрия Сергеевича возглавила кафедру; Филиппа Дворцина, в последующем руководителя кафедрой судебной медицины на медицинском факультете Ужгородского университета; Станислава Джигору, прошедшего Великую Отечественную войну. С ним я был в дружеских отношениях и хотел бы заметить, что человеком он был порядочным и скромным. Правда, любил, по примеру своего учителя, иногда излишне крепкие напитки, но вел себя всегда весьма сдержанно. Помнится (до сих пор не пойму, в чем дело), выпив, Станислав любил произносить «Гвадалахара» и названия других испанских городов. Некоторые полагали, что он в свое время участвовал в составе интернациональной бригады в испанских событиях, но мне это неизвестно. Знаю только, что на войне он был в польских частях, которые воевали вместе с Советской армией.

Возвратимся к Юрию Сергеевичу. Лекции его студенты всегда воспринимали с большим интересом: случаи из богатой судебно-медицинской практики, о которых он красочно и подробно рассказывал, запоминались на многие годы. Приведу очень кратко два из таких рассказов.

Первый относился к периоду учебы в Саратовском медицинском институте, которую Юрий Сергеевич совмещал с ночным дежурством в городском морге. Однажды ночью во время его дежурства был доставлен труп уголовника, застреленного сотрудниками милиции при попытке к бегству. Милиционер ушел, а через некоторое время из трупохранилища, где среди других трупов находился застреленный, раздались стоны и крики, затем в дверях появился и недавно поступивший в морг «покойник». Ситуация была настолько впечатляющая, что будущий судебный медик не удержался от громкого крика. В морг прибежали люди и помогли переправить шатающегося от потери крови «покойника» в тюремную больницу. Этот случай описан Ю.С. Сапожниковым в его «Воспоминаниях судебного медика», изданных в Киеве издательством «Здоров’я» в главе «Знакомство с судебной медициной».

Второй запомнившийся мне случай, о котором рассказал на лекции Юрий Сергеевич, относится к периоду его работы в качестве судебно-медицинского эксперта, тоже не менее курьезен. Дело в том, что Юрий Сергеевич, читая лекции не только студентам, но и периодически работникам правоохранительных органов, настоятельно рекомендовал им не трогать и, тем более, не проводить каких-либо действий в отношении покойника, обнаруженного на месте происшествия. Однажды, будучи вызванным в связи со случаем самоубийства, как ему сообщили из милиции, он застал на месте происшествия странную картину. Тесным полукругом стояли под люстрой в небольшом помещении несколько милиционеров и на вытянутых руках держали на весу толстого мужчину. Оказалось, что тот пытался покончить с собой, повесившись на люстре, но был, к счастью, сразу же обнаружен сослуживцами. Они вызволили его из веревочной петли, но, по настоянию милиционера, дежурившего на проходной этого учреждения, с места не тронули. Не тронули в буквальном смысле, поскольку милиционер и его товарищи, прибывшие из отделения на подмогу, уверили их в том, что в недавней лекции профессор Сапожников запретил им перемещать труп с места его обнаружения до прибытия судебно-медицинского эксперта. Так и стояли они, держа на весу несостоявшегося самоубийцу, на шее которого продолжала оставаться веревочная петля. Эту красочную картину дополнял не менее колоритный диалог между «героем» и милиционерами. Последние, не боясь крепких слов, ругали его за то, что вынуждены удерживать его на весу, а виновник происшествия ругал своих спасителей, угрожая, что все равно покончит с собой. Застав такую картину, Юрий Сергеевич был крайне раздосадован буквальным восприятием требования о том, что «следует оставлять труп на том месте, где он был найден», объяснив рьяным ученикам, что в данном случае ведь трупа-то нет. Однако полного понимания у бывших слушателей он, увы, не встретил. Как не вспомнить здесь одну из сентенций незабываемого Остапа Бендера, полагавшего, что «милиционеры могут быть приравнены к детям».

Интересным лектором и человеком, понимающим юмор, был Юрий Сергеевич. Передо мной подаренная мне книга его воспоминаний, упомянутая выше, с дарственной надписью: «Дорогому другу и ученику от любящего его автора». И дата «10.VII.1966 года». С того времени прошло 40 лет! Трудно даже поверить в это. Кажется, совсем недавно он вручал мне книгу широким жестом без слов, заговорщицки приглашая отметить это событие.

Прошлое, которое с нами

Альбомы выпусков Киевского медицинского конца сороковых-начала пятидесятых. Каждый из них возвращает меня к прошлому родного института, вызывая воспоминания, побуждая к размышлениям. В первом из альбомов – фото тогдашнего директора доцента Т.Я. Калиниченко, его заместителей Е.И. Чайки и Э.Г. Тимена, заведующего учебной частью А.А. Федоровского, декана лечебного факультета профессора С.Т. Новицкого, руководителей общественных организаций – К.И. Кульчицкого, М.Ф. Панченко, В.И. Милько, А.Я. Штутона и вашего покорного слуги. В этом альбоме 108-го выпуска КМИ читатель может увидеть известных киевских профессоров, возглавлявших в 1952 г. государственную комиссию лечебного факультета – патологоанатома М.К. Даля и нейрохирурга А.И. Арутюнова. На следующей странице – ведущие преподаватели Б.Н. Маньковский, Г.В. Фольборт, А.П. Крымов, Е.Н. Хохол, В.П. Комиссаренко, М.С. Спиров, А.И. Черкес, Я.П. Фрумкин, В.Г. Балабан, А.В. Черкасов, С.И. Винокуров, В.П. Руднев, Ю.С. Сапожников, С.С. Дьяченко. На страницах, посвященных 110-му выпуску санитарно-гигиенического факультета, – профессора В.Н. Архангельский, К.Ю. Кострюкова, Н.И. Ищенко, А.М. Ольшанский, Л.В. Громашевский, П.И. Гаранник, А.Я. Зюков, Н.Е. Дудко, А.Я. Шварцберг, С.К. Мажара, Б.Я. Дайн, А.Г. Елецкий. Некоторых из них я упоминал в этом очерке, о других писал в других очерках.

Прекрасная традиция – памятные выпускные альбомы. Они, юбилейные издания КМИ, институтские многотиражки – благодатный материал для историков отечественной медицины. Бережно храню старые экземпляры институтской газеты, в том числе перешедшие ко мне из личного архива Льва Ивановича Медведя. Вот один из них – почти 70-летней давности (№10 за апрель 1937 года), явственно передающий атмосферу будней наших не столь уж далеких предшественников.

На первой полосе читаю: «Медичні кадри» – орган парткомітету і дирекції, профкому, місцевкому вищих шкіл та ксм-комітету КМІ ім. С.В. Косіора». Здесь же адрес редакции – все тот же бульвар Шевченко, 13, номер телефона – 3.99.08. Открывает номер обязательная тогда цитата из выступления вождя, призывающего помнить, что из всех ценных капиталов в мире «самым ценным являются люди», а ниже помещено редакционное приветствие врачам XVI выпуска. Дальше – обращение профессора М.А. Свенсона к 234 молодым специалистам. Еще в номере – статьи профессоров Ф.А. Соколова, Е.А. Татаринова, благодарственное письмо выпускников, адресованное учителям, а также фото 27 лучших студентов выпуска.

Среди них увидел тех, кто ко времени моего поступления стали преподавателями, – Я.И. Мельник, А.Г. Крементуло, А.П. Мороз, М.С. Баран. «Гвоздь номера» – весьма примечательная таблица, содержащая сведения о результатах государственных экзаменов по каждому из трех факультетов. Из нее следует, что по числу высших отметок на первое место вышел санитарно-гигиенический факультет, на второе – лечебный, на третье – педиатрический. В самом конце нашел тираж газеты – 1000 экземпляров, вполне приличный для того времени тираж вузовской многотиражки. Содержание ее, повторюсь, могло бы стать предметом весьма поучительного экскурса историков медицины в прошлое института, особенно тех из них, для кого он стал alma mater.

Киевский медицинский институт имени академика А.А. Богомольца (ныне Национальный медицинский университет) – преемник медицинского факультета легендарного Киевского университета им. Св. Владимира, одно из старейших и широко известных в стране и за ее пределами высших медицинских учебных заведений. История его насыщена событиями и людьми неординарными, неповторимыми. Носителей этой истории, участников и очевидцев жизни КМИ минувших лет с каждым годом, увы, становится все меньше. Поэтому святой долг тех, кто может воссоздать страницы прошлого, вспомнить и рассказать о нем нынешнему поколению медиков, вышедших из стен института и работающих сегодня на многочисленных его кафедрах. Рассказать, по возможности, подробно, в деталях, о запомнившихся эпизодах, случаях, впечатлениях.

Прав был писатель, сказавший, что жизнь – не те дни, что прошли, а те, что запомнились. Вот и я решил поделиться с читателем тем, что примечательно и дорого. В этом вижу долг, о котором сказал выше: долг перед современниками, учениками, преемниками. Ведь, как сказал Иван Тургенев, «...у нас у всех есть один якорь, с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься: чувство долга».

На этом, пожалуй, и завершу.